Солженицын умер так, как хотел
[1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8]“Как здоровье Исаевича?” — поинтересовались мы. Она улыбнулась: “Спасибо, что беспокоитесь. Все хорошо, вот только из-за травмы позвоночника передвигаться супругу непросто. А в остальном муж не унывает — встает рано, работает… Так что все у нас хорошо. Мы очень счастливые люди! Правда, хлопот сейчас прибавилось — пора к юбилею Александра Исаевича готовиться…”.
Ирина БОБРОВА.
СБЕРЕЖЕНИЕ НАРОДА
из последнего интервью
— Очень интересный вопрос: насколько Россия сейчас близка к той России, о которой я мечтал... Весьма и весьма далека. И по государственному устройству, и по общественному состоянию, и по экономическому состоянию весьма далека от того, о чем я мечтал. А нынешний строй заметно отличается от того, который был. Совершенно зря его смешивают — это совсем не то. Это нечто другое, заметно другое. Конечно, к сожалению, со своими недостатками и со своими обязанностями к развитию.
— Какие главные обязанности к развитию у России, по-вашему, есть сейчас?
— Главное в международном отношении достигнуто — возвращено влияние России и место России в мире. Но на внутреннем плане мы далеки по нравственному состоянию от того, как хотелось бы, как нам органически нужно. Органического родства с тем, что нужно, еще нет. Это трудное духовное развитие, которого одними государственными приемами, стандартными приемами парламентаризма не выполнишь — перешагнуть их нельзя. Это очень сложный духовный процесс.
— Вы по-прежнему считаете, что сбережение народа — это единственно приемлемая сегодня национальная идея?
— Не единственная, но доступная. Когда стали носиться с этой национальной идеей, тошно стало. Ну куда лезете?! Что вы лезете?! Вы до нее не доросли. Я вечно говорю: кроме сбережения много надо, например душевное развитие. Но сбережение — это как первый шаг.
09.12.2007
АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН: “НА МЕНЯ ВРУТ, КАК НА МЕРТВОГО”
Эти слова писатель сказал Людмиле Сараскиной, когда она начала писать книгу о его историко-литературном творчестве, ставшую, может быть, лучшей книгой о нем. Сегодня Людмила Сараскина специально для “МК” вспоминает:
— Это был 95-й год. Раздался звонок, я даже помню — 3 января. “Это Людмила Ивановна?” — спросил мужской голос. “Да”. — “Это Солженицын”. — “Ой!” — сказала я. А он: “Мы вернулись. Мы читали ваши работы в Вермонте. Я хотел бы с вами познакомиться. Вы знаете литературный мир Москвы, а мы — совсем нет. Может быть, встретимся?” И тут же, как с места в карьер, начали говорить с Александром Исаевичем о чеченской войне — какое это безумие. И я поняла, что это тот человек, с которым нет и не может быть барьеров в обсуждении той или иной темы.
А через неделю я пришла к нему в квартиру на Тверской (Тверская, 12, строение 8), в тот самый дом, где его арестовали. И тогда я впервые увидела его. Мы проговорили два с половиной часа. В основном говорили о войне, и, по-моему, больше говорила я.
— Какое он на вас произвел впечатление в тот момент?
— Многие считали и говорили, что Солженицын недоступен.