Полувечный скандалист
[1] [2] [3] [4]А пиаффе флорентийское, так называемое чистое пиаффе, — это без туширования, когда все делается силой таланта и убеждения.
— Я давно уже понял, что лошадей вы любите гораздо больше, чем людей. Вернее, людей вы вообще не любите, если не сказать ненавидите.
— А почему вообще вид приматов надо априорно любить больше, чем все остальные виды млекопитающих? Да, далеко не всегда и не все приматы у меня вызывают умиление. Но что ж поделаешь.
— Человек вообще, наверное, для вас существо отвратительное.
— Нет. Не надо категоризмов, люди бывают разные. Если я вижу, что человек преодолевает свою первобытную неандертальскую природу и не находится в плену у каких-то чудовищных идеологем, которые делают его злобным и бессмысленным, то я чаще всего прекрасно отношусь к людям.
— Но вы разве не злобный?
— Я за собой такого качества не знаю. Чаще всего я вынужден сражаться и давать отпор. Это способность мобилизовываться и быть жестким. Злобным я был бы, если бы позвонил вам и что-нибудь наговорил. Это несколько другое.
— Наблюдая за вами, кажется, что вы мизантроп по жизни.
— Нет, отнюдь. Я не придаю этому всему большого значения. Для меня не существует злобы в отношении людей или особой любви в отношении людей.
— Тогда назовите, пожалуйста, пару-тройку людей, которых вы любите.
— Есть очень много людей, восхищающих меня, потрясающих и умиляющих.
— Например.
— Начиная с жены и продолжая моими друзьями, которых очень много.
— А я боялся, что вы вместо жены назовете какого-нибудь Франкенштейна. Хотя это и не мое дело.
— А я и не стыжусь кого-то еще любить.
— Вы сказали, что у вас много друзей. Может, это ненормально, друзей-то много не бывает.
— Нет, это нормально. Все-таки прожита достаточно длинная жизнь в достаточно разных сферах. И когда в отношении многих людей ты соблюдал слово, не добивал раненого (что порой было глупостью), но тем не менее потом эти недобитые становились друзьями. Так что неудивительно, что у человека, прожившего некороткую жизнь, друзей много и везде.
— А вы, значит, и слово соблюдаете, и раненых не добиваете. То есть эти нравственные табу вы исполняете?
— Что касается соблюдать слово, так это же чертовски удобно. Да, не добивать раненых — это глупость, но я считаю, что и на глупость имею право.
— А когда вы были журналистом, то раненых…
— Чаще всего добивал.
— Вы можете привести пример? Это, наверное, Анатолий Собчак?
— Да много. Я на двери своего кабинета, как летчик на фюзеляже истребителя, рисовал звездочки доведенных до инфаркта, снятых с должностей. Там много звездочек, там черно от них. Но это опять-таки дела давно минувших лет.
— Но словом и убить можно. Может, на вашем счету есть и те, кого вы просто закопали?
— Это Пушкин говорил, что строк печальных не смываю, трепещу и проклинаю… А я смываю, и то, что мне неинтересно помнить, то я и не помню.